Рука, что впервые держала мою - Мэгги О`Фаррелл

— Можно на него посмотреть? — спросила Лекси у сестер, когда собирала вещи. И почувствовала ответное молчание. Она вслушивалась в него, ощущала его вес, его тяжесть. Высунь она язык, ощутила бы его вкус. — Я хочу его увидеть, — пояснила она: вдруг ее не слышали, не поняли? Даже прибавила: — Пожалуйста.

Медсестра неопределенно мотнула головой — то ли да, то ли нет. И вдруг в ней будто что-то оттаяло, голос потеплел.

— Простите, — сказала она, — но это разрешается только членам семьи.

Лекси глотала слезы.

— Пожалуйста, — шепнула она снова, — пожалуйста.

Медсестра покачала головой, на этот раз более решительно:

— Извините, нет.

Из горла Лекси вырвался то ли крик, то ли всхлип, то ли рыдание. Она зажала ладонью рот. Надо держать себя в руках: если она даст волю слезам, то так ничего и не узнает, а другого случая ей не представится. Загнав слезы поглубже, хоть ненадолго, Лекси снова заговорила.

— Могу я задать один вопрос? — сказала она. — Всего один. Он еще здесь или она его забрала?

— Не могу вам сказать, — ответила сестра, переглянувшись с напарницей.

Лекси подалась ей навстречу, будто могла учуять ложь по запаху.

— Не знаете или не можете сказать?

Вторая сестра чуть дрогнула.

— По-моему… — начала она. Но напарница остановила ее взглядом. Сестра пожала плечами, посмотрела на Лекси и, вздохнув, продолжала: — По-моему, тело мистера Кента уже увезли. В обед.

Лекси кивнула.

— Не знаете куда?

— Не знаю.

И Лекси поверила. И, поняв, что делать здесь нечего, засобиралась уходить. Собрала фиалки, переложила в руку, державшую шарф Иннеса, до того здесь неуместный, словно из другой жизни. Неужели всего час назад она доставала этот шарф из шкафа, не зная еще, что Иннес умер?

Умер.

Лекси взглянула на сестер, уже ничего не видя из-за слез.

— Спасибо, — сказала она, твердо решив не распускаться, не плакать при них, открыла дверь и шагнула за порог. Она не могла смотреть на дверь палаты, на кровать, где он лежал, где они лежали вместе еще вчера и где он умер, один, без нее. Из душного больничного коридора она вышла в город, одна.

Часть 2

Лекси проплывает по Пиккадилли, сумочка через плечо. Феликс петляет следом, уклоняясь от встречных прохожих. В толстых солнечных очках и мини-пальто, Лекси притягивает изрядное количество восхищенных взглядов. У ворот Грин-парка Феликс, поравнявшись с ней, берет ее за руку, останавливает.

— Ну?.. — спрашивает он.

— Что — ну?

— Едешь со мной в Париж или нет?

Лекси поправляет воротник пальто — слишком уж пестрый, в черно-белых зигзагах, от которых у Феликса рябит в глазах; где она берет эти вещи? — откидывает волосы.

— Еще не решила, — отвечает она.

Вот несносная женщина, вздыхает Феликс, другой такой он не встречал.

— Неужели все мои слова для тебя пустой звук?

— Я дам тебе знать. — Лекси отворачивается, окидывает взглядом улицу.

Тряхнуть бы ее хорошенько, залепить пощечину. Но она непременно даст сдачи, а его все чаще узнают на улицах, видно по быстрым взглядам прохожих. Нет, нельзя ему затевать потасовку посреди Пиккадилли.

— Дорогая, — Феликс тянет ее к себе, нисколько не смущаясь тем, что она вырывается, — послушай, я бы ни за что не хотел, чтобы ты оказалась в гуще мятежа. Но если ты поедешь со мной, тебе ничто не грозит. И я мог бы свести тебя кое с кем. С нужными людьми. Может, пришло время.

— Для чего?

— Время… — Феликс чертит в воздухе круг, на ходу придумывая, как закончить мысль, — расширить твои горизонты. Профессиональные.

— У меня нет желания, — огрызается Лекси, — расширять горизонты. Какие бы то ни было.

Феликс отвечает со вздохом:

— Работа твоя тут ни при чем. Поехали, да и все.

Лекси оборачивается, сверкнув очками:

— На что ты намекаешь?

— Поехали… со мной.

— В каком качестве?

— Как моя… — Феликс понимает, что ступил на зыбкую почву, но что-то будто подстегивает его изнутри. — Могу записать тебя своей секретаршей — что тут особенного, многие так делают…

— Твоей секретаршей? — повторяет Лекси. На них опять оборачиваются. Узнают ли прохожие Феликса? Трудно сказать. — Ты и впрямь думаешь, что я могу на это пойти, бросить все и…

— Ладно, ладно, — говорит Феликс примирительно, однако Лекси, как видно, не настроена на примирение. — Не секретаршей. Это я погорячился. Как насчет моей…

— Феликс, — возражает Лекси, — я не поеду в Париж «в качестве твоей». Если я поеду, то как журналистка. Сама по себе.

— То есть можешь и поехать?

— Кто знает. — Лекси пожимает плечами. — В отделе новостей сегодня спрашивали, как у меня с французским. Им нужны материалы о жителях. Интервью с простыми парижанами. Что-то в этом духе. — Лекси вздыхает. — И разумеется, дважды промелькнула фраза «женский взгляд».

— Правда? — Феликс старается не выдать ни радости, ни облегчения. — Значит, на баррикады не выйдешь?

Лекси быстрым движением снимает очки и, прищурившись, смотрит на Феликса. Феликс, несмотря на их спор длиной в обеденный перерыв, ощущает прилив желания.

— Я буду там, где простые люди. То есть где угодно, включая баррикады.

Феликс призадумывается. Он мог бы продолжать спор — им с Лекси не привыкать, — а мог бы забыть о ссоре, позвать ее к себе. Дотронувшись до ее рукава и украдкой глянув на часы, он улыбается томно, чувственно.

— Ты никуда не спешишь? — спрашивает он.

Как рассказать в двух словах о Феликсе? В конце шестидесятых, когда они познакомились, он работал корреспондентом на Би-би-си, переходил с радио на телевидение. Внешность у него была самая подходящая для телеэкрана: красавец, но не слишком броский; загорелый, но не дочерна; блондин, но не слащавый; одевался со вкусом, но не щегольски; стригся по моде. Его коньком были горячие точки, катастрофы, стихийные бедствия — пафосная журналистика, совсем не во вкусе Лекси. Армия сверхдержавы бомбит маленькую социалистическую страну — зовите Феликса! Наводнение смыло поселок — как же без Феликса? Где-то проснулся вулкан, рыбачьи баркасы затерялись в Атлантическом океане, молния ударила в средневековый собор — Феликс в самом опасном месте, наверняка в бронежилете, своей излюбленной одежде. Говорил он веско, уверенно: «Феликс Рофф, Би-би-си». Этой фразой и решительным кивком он заканчивал все репортажи. Лекси он преследовал с тем же упорством и страстью, что и катастрофы, тиранов и их жертв — несчастных, но таких колоритных. Роман их длился несколько лет, с перерывами. Они были в вечном движении, Феликс и Лекси, — встречались, расставались, сходились, расходились, и так по кругу. Лекси уходила, Феликс преследовал ее, возвращал, она снова уходила. Они были словно наэлектризованная одежда — их тянуло друг к другу, но искры так и сыпались.

Знакомство их, за несколько месяцев до спора на Пиккадилли, началось с одного-единственного слова — с его оклика: «Синьора!»

Лекси глянула вниз с балкона третьего этажа, откуда открывался хороший вид. Улица превратилась в бурую пенистую реку, что несла сучья, кресла, машины, велосипеды, дорожные знаки, веревки с бельем. Квартиры и магазины на нижних этажах были затоплены, вывески — «Farmacia»,[14] «Panificio»,[15] «Ferramenta»[16] — едва виднелись над водой.

Шел ноябрь 1966 года. За два дня выпала трехмесячная норма осадков, река Арно вышла из берегов, и Флоренция тонула, погружалась в пучину: всюду была река. В квартирах, в магазинах, в Домском соборе, в подъездах, в галерее Уффици. Река сметала мебель, людей, статуи, растения, животных, посуду, картины, книги, карты. Смыла из лавочек на Понте Веккьо все драгоценности, и объяли их бурые воды, и унесли на дно, в ил.

— Si? — крикнула Лекси в ответ двоим в лодке, сложив руки рупором. Ей только что исполнилось тридцать — минуло четыре года с того дня, как она вышла из Мидлсекской больницы с букетом фиалок, и девять — с тех пор, как она сбежала из Девона в Лондон. Во Флоренцию ее послала редакция газеты; вместо репортажей о бессчетных потерях здешних музеев она сообщала о пятнадцати тысячах людей, оставшихся без крова, о многочисленных жертвах, о разоренных крестьянах.

Светловолосый человек, положив весла, встал во весь рост в лодке, покачнулся.

— Собор! — крикнул он. — Со-бор!

Дженнаро, фотограф, в чьей квартире остановилась Лекси, встал с ней рядом на балконе и тоже посмотрел вниз, на улицу.

— Inglese?[17] — буркнул он.

Лекси кивнула.

— Televisione?[18] — Он указал на камеру в руках у второго.

Лекси пожала плечами.

Дженнаро презрительно фыркнул и вернулся в комнату что-то сказать жене, которая усаживала их маленького сына на высокий стул.